Американский левый активист Эбби Хофман в 1970 году написал книгу «Steal this Book» («Укради эту книгу»), где дал практические советы по выживанию и борьбе в современном обществе: например, как достать бесплатную еду и одежду, организовать подпольное радио, сделать бомбу в домашних условиях. Для печати ему пришлось организовать своё издательство «Pirate Editions», так как существующие отказались заниматься этой книгой. Большинство магазинов отказалось её продавать, ведь многие люди воспринимали её заголовок буквально, но она все равно разошлась большим тиражом при отсутствии рекламы. Биографический фильм о Хофмане вышел под названием «Steal This Movie!» («Укради этот фильм»), а группа «System of a Down» воспользовалась идеей и выпустила пластинку «Steal This Album!».

Украинский мыслитель восстановил и реализовал в своей жизни и учении древнее, исконное представление о философии. Любовь к мудрости, софийному мастерству, философия — не сумма готовых знаний, которую следует лишь усвоить, а затем передать ученикам и последователям. Философия — прежде всего путь, рискованный поиск, впервые выявляющий природу человека, преобразующий сам режим его существования. Это аскетическое усилие как креативный акт, экзистенциальное предпочтение, «снимающее» безусловность мировой данности и позволяющий бытию явить, а человеку услышать голос логоса, смысла, истины. Усилие, пробуждающее самосознание, неустанная работа по поддержанию его бодрствования, «стояние на страже» интеллектуальное и нравственно-эмоционально-волевое. Именно в этом определенном образе жизни коренится философский дискурс, но философ — больше, чем его дискурс, ибо сам он — знак, жест, фигура трансцендентного, явленного предельно жизненно и конкретно. Важно также, что философия, это «веселое ремесло и умное веселие» (Вяч. Иванов), насквозь пронизана стихией игры, она и родилась в этой стихии, о чем философ не забывает даже перед смертью. «Как нам похоронить тебя, Сократ? — спрашивали философа ученики. — Как угодно, — отвечал Сократ, — если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас». Помнил это и Боэций, беседующий в темнице с Утешительницей-Философией. Напоминал об этом и Сковорода, завещав написать на его могильном камне знаменитое: Mip ловил меня, но не поймал.

...

Здесь зеркало как элемент иконичного конструирования Сковородой философской модели бытия представляет проблематику отражения идеи (ειδος) в материи, когда первая утрачивает собственное совершенство и вследствие потери самотождественности распадается на «бесчисленный песок» подобий, отблесков (плотиновское ειδωλον). Существенно, что вся проблематика эманационного зеркального отображения имеет у Сковороды экзистенциальную сверхзадачу, будучи переносима в плоскость диалектики «Я — не-Я». Мир (совокупность страстей) предстает во всех своих проявлениях расставленными «венцом» зеркалами, которые отображают самого мудреца, а точнее — творящуюся в нем самом борьбу между разумом (λόγος) и страстями. В сознании же неразумного человека такая интровертированная модель эманационного зеркального отражения предстает как бы «опрокинутой»: здесь господствует обратная перспектива, своего рода зеркальная инверсия, когда, по слову Григория Нисского, греховный разум человека, вместо того чтобы отображать вечное, отображает в себе бесформенную материю.

Зато приведённая в конце «Жизнь Григория Сковороды» его друга и ученика М. И. Ковалинского прочёл с удовольствием, написана «1794 года в древнем вкусе „. Вот пример его стиля:

Любомудрие, поселясь в сердце Сковороды, доставляло ему благосостояние, возможное земнородному. Свободен от уз всякого принуждения, суетности, искательств, попечений, находил он все свои желания исполненными в ничтожестве оных. Занимаясь сокращением нужд естественных, а не распространением, вкушал он удовольствий, не сравненных ни с какими счастливцами. Когда солнце, возжегши бесчисленные свечи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворенных никакими печалями житейскими, никакими воздыханиями страстными, никакими рассеянностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном упокоении благодушества говаривал: „Благодарение всеблаженному Богу, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненужным!“

Сочинение Даниила впервые частично опубликовано Н. М. Карамзиным в примечаниях к его «Истории государства Российского». Изучение его сопряжено с большими трудностями, поскольку ни один из его списков, дошедших до нас с XVI-XVII вв., не воспроизводит его первоначального текста. Кроме того, все списки четко делятся на две редакции, существенно отличающиеся одна от другой по составу, текстуально и идейно. Один вариант сочинения бытовал с названием «Слово Даниила Заточника, еже написа своему князю Ярославу Владимировичу», в другом варианте — «Моление (или Послание) Даниила Заточника к своему князю Ярославу Всеволодовичу». От решения вопроса об изначальном адресате зависит и решение вопроса о времени появления сочинения. Одни исследователи доказывали, что Даниил писал правнуку Владимира Мономаха князю Ярославу Владимировичу, княжившему в Новгороде с 1182 по 1199 г., а другие — что он писал князю Ярославу Всеволодовичу, правнуку Владимира Мономаха, княжившему в Переяславле Северном с 1213 по 1236 г. В настоящее время бытует мнение, что произведение было создано после первого столкновения русских с монголо-татарами, то есть после 1223 г. Намек на это событие можно усматривать в заключительных словах «Моления»: «Не дай же, Господи, в полон земли нашей языком, не знающим Бога, да не рекут иноплеменницы: где есть Бог их…».

Текст сочинения с названием «Моление» отличается большей исторической конкретностью и фактологичностью, а также личностными чертами или признаками авторской индивидуальности, тогда как в тексте «Слова» все эти особенности стерты в результате литературного обобщения. Различаются тексты и своей социальной направленностью. «Моление» связано с заметным антибоярским и антимонашеским пафосом, тогда как в «Слове» означенные акценты сняты, зато усилена тенденция обличения «злых жен». Большинство исследователей справедливо полагают, что к первоначальному варианту произведения ближе все-таки текст «Моления». Текст «Слова», видимо, появился позднее как результат духовной цензуры.

Известное затруднение вызывает и вопрос об авторе сочинения. Никаких сведений о нем не сохранилось. Правда, в рассказе Симеоновской летописи о битве на реке Воже в 1378 г. сообщается о каком-то попе, который явился из Орды «с мешком зелия» и был за это сослан «в заточение на Лаче озеро, иде же бе Данило Заточеник», но скорее всего, данное упоминание есть лишь рефлекс знакомства летописца с «Молением». Анализируя текст «Моления», исследователи пытались определить социальное положение Даниила. Судя по всему, он не принадлежал к аристократическим слоям общества, не входил в состав ближайшего княжеского окружения. Но вместе с тем он был человеком книжным. Озорное шутовство и заискивание перед князем обличают его как человека невысокого и зависимого положения. Возможно, он принадлежал к младшей княжеской дружине или был членом княжеской канцелярии.

Каково же содержание «Моления» Даниила Заточника? Его текст представляет собой просительное письмо, челобитную. С этим письмом некто Даниил, будучи в заточении или же в весьма тяжелом положении, обращается к князю (согласно всем спискам, Ярославу). Он просит князя облегчить его горькую участь, взять к себе на службу в качестве советника, княжего думца, всячески демонстрируя при этом свой ум и образованность. «Княже мои, господине! Аз бо не во Афинех ростох, ни от философ научихся, но бых падая аки пчела по различным цветом и оттуду избирая сладость словесную и совокупляя мудрость, яко в мех воду морскую». Все «Моление» построено на сцеплении остроумных изречений и афоризмов. С одной стороны, они характеризуют плачевное положение и нужду автора, а с другой, как бы призваны склонить князя к милости.

Вот как начинает он свое послание: «Вострубим, братие, яко в златокованные трубы, в разум ума своего и начнем бити в сребреные органы во известие мудрости своея! Востани слава моя, востани в псалтыри и в гуслях, да разверзу в притчах гадания моя и провещаю в языцех славу мою! Сердце бо смысленного укрепляется в телеси его красотою и мудростью. Бысть язык мой, яко трость книжника скорописца, и уветлива уста, аки речная быстрость. Сего ради покушахся написати: всяк союз сердца моего разбих зле, аки древняя младенца о камень. Но боюся, господине, похудения твоего на мя. Аз бо есмь, аки оная смоковница проклятая: не имею плода покаяния; имею бо сердце, аки лице без очию, и бысть ум мой, аки нощный вран на нырищи забде (пробудился), и рассыпася живот мой, яко же Хананейских царь буесть; и покры мя нищета, аки Чермное море фараона. Се же написах, бежа от лица художества моего, аки Агарь рабыня от Сарры, госпожи своея. Но видих, господине, твое добросердие к себе и притеках к обычней твоей любви. Глаголеть бо Писание: просящему у тебе дай, толкающему отверзи, да не лишен будеши царствия небесного...».

Далее Даниил, восхваляя свой ум и книжность, создает искусную словесную мозаику из изречений и афоризмов, которые он заимствует из самых разнообразных источников: из библейских книг («Премудрость Иисуса, сына Сирахова», «Притчи» и «Премудрость Соломона», «Песнь песней», книга Иова, Псалтирь и Евангелие), из «Повести об Акире Премудром», из сборника изречений «Пчела», из «Стословца» патриарха Геннадия, из разных «Слов о злых женах», из русских летописей. Он действительно демонстрирует блистательную начитанность. Многие заимствованные у других авторов мысли Даниил цитирует на память и при этом переплетает их с народными поговорками и пословицами (например: «Кому Переславль, а мне гореславль; кому Боголюбово, а мне горе лютое; кому Бело озеро, а мне чернее смолы; кому Лаче озеро много плача исполнено»).

Надеясь на добросердечие и сострадание князя, Даниил просит его: «Княже, мой господине! Помяни мя во княжении своем!». Все, кто окружает князя, пишет Даниил, как солнцем, согреты его милостью; только он один подобен траве, растущей в тени, над которой не сияет солнце и которую не поливает дождь; и днем и ночью он отлучён от света княжеских очей. Все питаются, как от источника, от обилия пищи в княжеском дому; только он один жаждет милости князя, как олень источника водного. Даниил уподобляет себя сухому дереву, которое стоит «при пути» и посекается проходящими мимо: его все обижают, ибо он не огражден страхом грозы княжеской, как твердой оградой.

Далее следуют первые, пока ещё в общей форме выраженные заявления социального протеста, восходящие к книге «Премудрость Иисуса, сына Сирахова»: «Княже мои, господине! Богат муж везде знаем есть и в чюжем граде; а убог муж и во своем граде неведом ходит. Богат муж возглаголет — вси молчат и слово его до облак вознесут; а убог мужь возглаголет, то вси на него воскликнут. Их же бо ризы светлы, техъ и речи честны». Даниил при этом призывает князя не обращать внимание на его внешний облик, а присмотреться к его внутренним качествам: «Аз бо есмь одеянием скуден, но разумом обилен; юн возраст имыи, но стар смысл вложих во нь. И бых паря мыслию своею, аки орел по воздуху». Даниил и в других местах послания говорит о своей мудрости: «Аще есмь не мудр, но в премудрых ризу облачихся, а смысленных сапоги носил есмь».

Дабы расположить к себе князя, Даниил не скупится на лесть, растачает хвалы ему словами, заимстованными из «Песни песней»: «...глас твои сладок, и уста твоя мед истачают, и образ твои красен; послания твоя яко рай с плодом; руце твои исполнены яко от злата аравийска; ланиты твоя яко сосуд араматы; гортань твой яко крин, капля миро, милость твою; вид твой яко ливан избран; очи твои яко источник воды живы; чрево твое яко стог пшеничен, иже многи напитая; слава твоя превозносит главу мою, и бысть выя в буести, аки фарсис в монисте». От похвал Даниил вновь переходит к прошениям, изображая отношения между собой и князем в идиллически-сентиментальных тонах: «Не зри на мя, аки волк на агнца, — говорит он, — но зри на мя, яко мати на младенца!». Он заклинает князя быть щедрым по отношению к убогим, ибо сказано: «Просящему у тебя дай, толкущему отверзи...».

Даниил откровенно признается князю, что он не слишком храбр на рати, зато он в словах крепок. Но ведь, по его мнению, умный советник куда полезнее для князя, нежели храбрый и глупый воин. Эта мысль иллюстрируется далее рядом цитат и изречений на тему преимущества умных советников перед храбрыми, но не богатыми умом воинами.

Даниил сообщает, что до сих пор служил у бояр и при этом испытал немало «зла» от них. Больше он не хочет находиться от них в зависимости. Он хочет служить князю. «Лучше бы нога своя видети в лыченици (в лапте) в дому твоем, нежели в червлене сапозе на боярстем дворе; лучше бы ми в дерюзе служите тебе, нежели в багрянице в боярстем дворе. Не лепо у свинии в ноздрех рясы (бахрома) златы, тако на холопе порты дороги. Аще бо были котлу во ушию златы кольца, но дну его не избыти черности и жжения; тако же и холопу: аще бо паче меры горделив был и буяв, но укору ему своего не избыти, холопья имени. Лучше бы ми вода пити в дому твоем, нежели мед пити в боярстем дворе; лучше бы ми воробей испечен приимати от руки твоея, нежели боранье плече от государей злых».

Даниил говорит, что некогда был богат, и тогда многие дружили с ним. А теперь он в беде, и прежние друзья отвернулись от него, либо притворно сочувствуют ему, смеясь над ним в сердце. Свои жалобы он сопровождает просительными обращениями к князю: «Избави мя, господине, от нищеты, аки птицу от кляпцы (силков), и исторгни мя от скудности моея, яко серну от тенета, аки утя, носимо в когтях у сокола» или: «Насыщаяся многоразличными брашны, помяни мя, сух хлеб ядущаго; веселяся сладким питием, облачаяся в красоту риз твоих, помяни мя, в неизпраннем (немытом) вретищи лежаща; на мягкой постели помяни мя, под единым рубом (рубищем) лежащего, зимою умирающаго, каплями дождевыми, яко стрелами, пронизаема». Иногда образная риторика этих обращений достигает искусственной напыщенности и витиеватости: «Обрати тучю милости твоея на землю худости моея!» или «Но обаче послушай гласа моего и постави сосуд сердечный под потоком языка моего, да ти накаплет сладости словесныя паче вод араматских».

Даниил уверен, что князь не останется глух к его просьбе, ибо князь благ и мудр: «Орел птица царь надо всеми птицами, а осетр над рыбами, а лев над зверми, а ты, княже, над переславцы. Лев рыкнет, кто не устрашится? а ты, княже, речиши, кто не убоится? Яко же бо змий страшен свистанием своим, тако и ты, княже наш, грозен множеством вой. Злато красота женам, а ты, княже, людем своим. Тело крепится жилами, а мы, княже, твоею державою».

Даниил предполагает далее, что князь может посоветовать ему либо жениться на богатой невесте и тем самым изменить свои материальные обстоятельства; либо уйти в монастырь. Но ни тот, ни другой варианты поправить свое положение ему не подходят. Мысль о женитьбе приводит Даниила в ужас, ибо он даже не допускает, что жена может оказаться хорошей и в связи с этим пускается в рассуждения о злых женах. «Лутче бо ми трясцею болети: трясца бо, потрясчи, пустить, а зла жена и до смерти сушит». Перспектива оказаться в зависимости от собственной жены отнюдь не улыбается Даниилу, ибо «Глаголет бо ся в мирских притчах: ни птица во птицах сычь; ни в зверех зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холоп в холопех, хто у холопа работает; ни муж в мужех, кто жены слушает, ни работа в работех под женами повозничати». Тему о злых женах он развивает духе средневековых представлений: «Что есть жена зла? Гостинница неуповаема, кощунница бесовская, мирской мятеж, ослепление уму, начальница всякой злобе, поборница греху, засада от спасения». По мнению Даниила, женщина совершенно недостойна того, чтобы ради нее жертвовать своей свободой: «Лутче есть во утле лодие ездити, нежели злой жене тайны своея поведати: утла лодиа порты помочит, а злая жена всю жизнь мужа своего погубит. Лутче камень долбити, нежели злую жену учити; железо уваришь, а злой жены не научишь».

Уход в монастырь также не устраивает Даниила. Он критичен по отношению к монашеству, требователен к себе формальное восприятие ангельского образа для него не допустимо: «Лучши ми есть тако скончати живот свой, нежели, восприимши ангелский образ, Богу солгати. Лжи бо, рече, мирови, а не Богу: Богу нельзя солгати, ни вышним играти. Мнози бо, отшедше мира сего во иноческая, и паки возвращаются на мирское житие, аки пес на своя блевотины, и на мирское гонение; обидят села и домы славных мира сего, яко пси ласкосердии. Иде же брацы и пирове, ту чернецы и черницы и беззаконие: ангелский имея на себе образ, а блудной нрав; святителский имея на себе сан, а обычаем похабен».

Без достаточной связи с предыдущим Даниил далее отмечает, что милостью господ пользуются даже их слуги, которые лишь своей физической ловкостью способны увеселять их. Заканчивается послание пожеланием князю удачи во всех его делах, особенно ввиду грозящего ему нашествия иноплеменников.

Что же представляет собой «Моление» в контексте древнерусской литературной традиции? Как давно замечено, это произведение есть причудливая мозаика риторических формул, юмористических реплик, народных изречений; сплав иронии, сарказма и самонасмешки, направленный лишь к одной цели — вернуть себе благорасположение господина. В этом отношении «Моление» является редчайшим документом светской культуры. Других, подобных ему древнерусских сочинений, мы не знаем. Возможно, потому, что весь литературный процесс в Древней Руси вплоть до XVII века подчинен был, прежде всего, интересам Церкви.

Однако науке известны западные и византийские литературные аналоги «Моления», например, просительные послания-поэмы византийских хронистов XII в. Михаила Глики и Фёдора Птохопродрома, просительная элегия монаха IX в. Эрмольда, отправленная им из заточения сыну Людовика Благочестивого, «Пословицы» некоего итальянского заточника XIII в. в Бари и др. Авторы этих произведений так же в остроумной форме, с помощью пословиц (гном, афоризмов), вымаливают себе прощение за проступок, приведший их в тюрьму или навлекший на них другие несчастья. Однако отличие этих гномических текстов состоит в совершенно светском характере их стиля, тогда как древнерусское «Моление» Даниила Заточника пронизано светом церковной культуры — цитатами из Священного Писания и других памятников христианской книжности. Таким образом, никак нельзя говорить о прямой литературной зависимости автора «Моления» от указанных литературных аналогов.

Замечательна стилистика Даниила, его речь насыщена примерами, поясняющими его мысли, перемежается пословицами, афоризмами, подходящими к случаю цитатами и одновременно «мирскими притчами», то есть простонародными выражениями. Подобный строй текста позволяет думать о том, что «Моление» было создано как сборник нравоучений, для которого форма послания была лишь литературным приемом компилятора. Вместе с тем манера изъясняться «готовыми формулами» вполне характерна именно для книжного человека средних веков. Книжность автора сказалась в ритмической организации текста. Его основу составляют постоянные повторы («Княже мой, господине…»), отдельные сентенции оформлены в виде стихов с простыми рифмами и четкими ассонансами. Между прочим, указанные особенности (наличие ритма и чередования рифм и созвучий) сближают «Моление» с народной поэтической традицией. Таким образом, это произведение родилось как сплав книжной и народно-поэтической культур.

Своеобразно «Моление» и своим отношением к человеческой личности. Вообще в этом произведении, как ни в каком другом памятнике древнерусской литературы, очень сильно проявилось личностное начало автора. Ирония над самим собой и непомерные похвалы князю, шутовство и попрошайничество обличают оскорбленное человеческое достоинство Даниила, для которого наивысшим значением в жизни общества имела лишь сила интеллекта, мало кем ценимая в этом самом обществе. Примечательна в связи с этим его мысль о том, что, несмотря на все могущество князя, его деяния всегда оказываются зависимыми от ближайших советников: «Не корабль топит человека, но ветр. Тако же и ты, княже, не сам владееши, в печаль введут тя думцы твои. Не огнь творить разжение железу, но надмение мешное». Поэтому князю и надлежит окружить себя мудрыми и преданными советниками независимо от их социального или имущественного положения. Размышляя в связи с этим о личности Даниила, исследователи относили его к числу древнерусских интеллигентов, остро ощущающих недуги своего времени.

Как писал В. Г. Белинский: «Кто бы ни был Даниил Заточник,- можно заключить не без основания, что это была одна из тех личностей, которые, на беду себе, слишком умны, слишком даровиты, слишком много знают и, не умея прятать от людей своего превосходства, оскорбляют самолюбивую посредственность; которых сердце болит, снедается ревностью по делам, чуждым им, которые говорят там, где лучше было бы молчать, и молчат там, где выгодно говорить, словом одна из тех личностей, которых люди сперва хвалят и холят, а потом сживают со свету и, наконец, уморивши, снова начинают хвалить» (Русская народная поэзия — Полн. собр. соч. Т. V. М., 1954. С. 351).

Источники:
«Моление» Даниила Заточника — Кириллин В. М.
Даниил Заточник “Моление” (начало XIII века)
Википедия
Большая биографическая энциклопедия (2009г.) Даниил Заточник

Книга для серьёзно интересующихся багуа.

На этой стадии практики вы уже не похожи на обычного человека, у вас не остается горестей, забот, печалей, вы можете жить совершенно естественно, в единстве с природой, вы будто божественны. И не только ваше собственное тело, но и все окружающее тоже начинает гармонизироваться, ваши способности к отношениям, к взаимодействию с другими людьми возрастают, ваше мышление больше не затуманено человеческими слабостями, вы ясно понимаете куда надо идти и что делать, чтобы достичь полной гармонии взаимопорождения и взаимопреодоления Пяти переходов со всеми родными, друзьями, окружающими. Но для этого необходимо постоянная долгосрочная практика, И чем дальше вы продвигаетесь в практике, тем очевиднее становится то, что написано здесь.

В тебе самом сокрыты Небо и Земля,
Но разве знать дано об этом заурядным?
Пусть говорят век человека краток,
Все в нем согласно всеохватным Цянь и Кунь.

Каким бы ничтожным при этом ни казался отдельный человек, у каждого из нас есть жизнь, и эта жизнь устроена также, как целая вселенная; и в каждом человеке все составляющие должны двигаться по тем же определенным законам, чтобы достичь и сохранить совершенное здоровье. Но для осознания этого и правильного воплощения необходимо постичь «Истинный канон Желтого Двора».

Как бы ни была коротка человеческая жизнь, но человека можно уподобить Цянь-Кунь , то есть целой вселенной и ее всем возможным трансформациям. Во вселенной все движется по орбите, и покинуть свою орбиту нельзя. Если небесное тело сойдет с орбиты, оно может столкнуться с другим небесным телом. Если все звезды и планеты начнут покидать свои орбиты, вселенная погрузится в хаос. Поэтому, пусть говорят век человека краток, все составляющие тела, как и небесные тела во вселенной, должны также всегда двигаться по своим орбитам. Кроме того, между ними всеми должны сохраняться определенные отношения. Например, Земля должна вращаться вокруг Солнца, на ней создается оптимальный баланс инь-ян и поддерживаются условия для существования жизни. Следование своей орбите и правильное взаимодействие друг с другом необходимы для сохранения экологического равновесия и физиологического здоровья. Как планеты вращаются по своим орбитам, также и человеку не стоит сходить со своей индивидуальной орбиты. У всех они разные, но если вы находитесь на своей, то все будет в порядке и идти своим чередом, пока наконец в высшей фазе развития не дойдет до состояния, описанного в «Дао-дэ цзине», когда «не делаешь, и нет не сделанного» (у вэй — ву бу вэй).