Украинский мыслитель восстановил и реализовал в своей жизни и учении древнее, исконное представление о философии. Любовь к мудрости, софийному мастерству, философия — не сумма готовых знаний, которую следует лишь усвоить, а затем передать ученикам и последователям. Философия — прежде всего путь, рискованный поиск, впервые выявляющий природу человека, преобразующий сам режим его существования. Это аскетическое усилие как креативный акт, экзистенциальное предпочтение, «снимающее» безусловность мировой данности и позволяющий бытию явить, а человеку услышать голос логоса, смысла, истины. Усилие, пробуждающее самосознание, неустанная работа по поддержанию его бодрствования, «стояние на страже» интеллектуальное и нравственно-эмоционально-волевое. Именно в этом определенном образе жизни коренится философский дискурс, но философ — больше, чем его дискурс, ибо сам он — знак, жест, фигура трансцендентного, явленного предельно жизненно и конкретно. Важно также, что философия, это «веселое ремесло и умное веселие» (Вяч. Иванов), насквозь пронизана стихией игры, она и родилась в этой стихии, о чем философ не забывает даже перед смертью. «Как нам похоронить тебя, Сократ? — спрашивали философа ученики. — Как угодно, — отвечал Сократ, — если, конечно, сумеете меня схватить и я не убегу от вас». Помнил это и Боэций, беседующий в темнице с Утешительницей-Философией. Напоминал об этом и Сковорода, завещав написать на его могильном камне знаменитое: Mip ловил меня, но не поймал.

...

Здесь зеркало как элемент иконичного конструирования Сковородой философской модели бытия представляет проблематику отражения идеи (ειδος) в материи, когда первая утрачивает собственное совершенство и вследствие потери самотождественности распадается на «бесчисленный песок» подобий, отблесков (плотиновское ειδωλον). Существенно, что вся проблематика эманационного зеркального отображения имеет у Сковороды экзистенциальную сверхзадачу, будучи переносима в плоскость диалектики «Я — не-Я». Мир (совокупность страстей) предстает во всех своих проявлениях расставленными «венцом» зеркалами, которые отображают самого мудреца, а точнее — творящуюся в нем самом борьбу между разумом (λόγος) и страстями. В сознании же неразумного человека такая интровертированная модель эманационного зеркального отражения предстает как бы «опрокинутой»: здесь господствует обратная перспектива, своего рода зеркальная инверсия, когда, по слову Григория Нисского, греховный разум человека, вместо того чтобы отображать вечное, отображает в себе бесформенную материю.

Зато приведённая в конце «Жизнь Григория Сковороды» его друга и ученика М. И. Ковалинского прочёл с удовольствием, написана «1794 года в древнем вкусе „. Вот пример его стиля:

Любомудрие, поселясь в сердце Сковороды, доставляло ему благосостояние, возможное земнородному. Свободен от уз всякого принуждения, суетности, искательств, попечений, находил он все свои желания исполненными в ничтожестве оных. Занимаясь сокращением нужд естественных, а не распространением, вкушал он удовольствий, не сравненных ни с какими счастливцами. Когда солнце, возжегши бесчисленные свечи на смарагдо-тканной плащанице, предлагало щедрою рукою чувствам его трапезу, тогда он, принимая чашу забав, не растворенных никакими печалями житейскими, никакими воздыханиями страстными, никакими рассеянностями суетными, и вкушая радования высоким умом, в полном упокоении благодушества говаривал: „Благодарение всеблаженному Богу, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненужным!“